Александр Дугин: «Путину нужно искать новые идеи»


Александр Дугин: «Путину нужно искать новые идеи»
Александр Гельевич Дугин

Интернет-конференция лидера Международного Евразийского Движения с читателями ИА «Медиафакс»

НАША СПРАВКА:

Александр Гельевич Дугин родился 7 января 1962 года в Москве. Русский философ, кандидат философских наук; основатель идейного течения «неоевразийство», политолог, доктор политических наук, публицист, ректор «Нового Университета», Лидер «Международного Евразийского Движения» (МЕД); владеет 9 языками, православный (единоверец — старообрядческое согласие, приемлющее священство Московского Патриархата).

С 1988 по 1991 годы — главный редактор издательского центра «ЭОН».

С 1990 года — главный редактор альманаха «Милый ангел».

С 1991 года — главный редактор журнала «Элементы».

С 1991 года — председатель Историко-Религиозной Ассоциации «Арктогея».

С 1996 по 1997 годы — автор и ведущий радиопрограммы «FINIS MUNDI» (Радио 101-FM).

С 1997 по 1999 годы — автор и ведущий программы «Геополитическое Обозрение» (Радио «Свободная Россия»).

С 1998 года — советник Председателя Государственной Думы Геннадия Селезнёва

С 1999 года — председатель секции «Центра Геополитических Экспертиз» Экспертно-консультативного Совета по проблемам национальной безопасности при Председателе Государственной Думы.

В 2000 году — читает курс «Философия Политики» в Международном Независимом Эколого-Политологическом Университете.

С 2001 года — председатель Политического Совета (лидер) Общероссийского Общественно-Политического движения «Евразия».

С 2002 по ноябрь 2003 года — председатель политсовета партии «Евразия».

С ноября 2003 — лидер Международного Евразийского Движения.

С сентября 2008 года — профессор Московского Государственного Университета имени М. В. Ломоносова, директор Центра консервативных исследований при Социологическом факультете МГУ

ИНТЕРНЕТ-КОНФЕРЕНЦИЯ АЛЕКСАНДРА ДУГИНА С ЧИТАТЕЛЯМИ ИА «МЕДИАФАКС»

Михаил Ермолаев, преподаватель средней школы, г. Москва

- Александр Гельевич, как Вы оцениваете события на Манежной площади, имевшие место 11 декабря? Не считаете ли Вы, что разделение страны на два лагеря – русских националистов и уроженцев с Кавказа - может обострить ситуацию в России?

Александр Дугин: Бунт на Манежной площади в Москве показал, что российскому обществу не нравится сложившаяся ситуация. Большинство официальных трактовок событий на Манежной площади заведомо были неверными. Поскольку то, что там случилось, не может быть оприходовано ни одной из значимых политических сил. Следовательно, всем остается только врать, отчаянно искажать все происшедшее, начиная от подоплеки и кончая деталями самого погрома. На Манежной площади власть получила серьезнейший удар. То, что произошло на Манежной, суммарно означает неудовлетворительную оценку последним годам политического режима, существующего в России. В стране зреют и созрели критические линии раскола - социального, экономического, этнического, мировоззренческого, культурного, а нас кормят какими-то розовыми утопиями про Сколково и про «полицию». Либералы испускают привычные ламентации о «русском фашизме», которого никогда в истории не было, но который, вполне возможно, появится, если о нем постоянно и непрерывно истерично вопить. Националисты попытаются приписать случившееся себе. Но и их анализ ситуации будет поддельным, поскольку на Манежной площади собрались вовсе не носители экстремистских идей, а обычные молодые люди, московские парни и девушки. Они движимы простыми социальными импульсами, реакцией на вопиющее беззаконие и попрание справедливости, на которых строится современное российское общество. Никакие «националисты» ни малейшего влияния на этот процесс не оказывают. Причин масштаба Манежной не понимают. К себе критически не относятся. Они будут врать, как и все остальные.

А что же кавказцы? Они с удовольствием примут вызов. Вытеснив русских с Северного Кавказа, они активно наступают по всем направлениям - в силу своей демографии, пассионарности, культурных кодов и ослабления русского общества. Слабость русских и абсолютное наплевательство на этносоциологические закономерности государства провоцируют их на экспансию. Конечно, кавказцы понимают, что рано или поздно столкнутся с сопротивлением. Это логично, и нельзя сказать, что они не ждали отпора. Теперь они получают аргумент, почему надо продолжать наступление. Особенно в республиках. У них есть прецедент. Но и их анализ (едва ли имеющий шанс получить публичное измерение) будет неверным: русские, «гяуры» - «враги» и «свиньи», так что воевать с ними просто необходимо. Для воинственной кавказской этики это привычно: война так война. Новые дополнительные материалы для пропагандистского материала (в том числе визуального) приобретут ваххабиты.

Итак, что случилось на Манежной площади 11 декабря 2010 года? Мы увидели новое поколение горожан. Это особое поколение. Оно выросло без опыта Советского Союза, вне советской культуры. Значит, оно не знает ни его положительных, ни его отрицательных сторон. Это поколение намного менее культурно, но и менее послушно. Оно довольно дикое, но нет никаких признаков того, что в ближайшее время это изменится. Оно будет дичать дальше, терять культуру и страх. Через пару шагов мы почувствуем, что это значит. Мы увидели, что конкретные силовики не знают, чью сторону занять. Для русской молодежи - они защищают «нелегальных мигрантов» и являются «репрессивной» силой. Для «кавказцев» они же - воплощение «русского национализма». А сами они гибриды того и другого. Именно балансирование между этими двумя идентичностями и делает московскую милицию, а шире - российскую власть, тем, что она есть. Наполовину на стороне народа и общества, а наполовину на какой-то своей, полностью оторванной от народа и общества стороне. До самого последнего времени такая двойственность работала. Но теперь перестала. Мы увидели, что в России нет полноценной партийно-политической системы. Вся социальная жизнь, реальные проблемы общества проходят на совершенно ином этаже, нежели обитают существующие партии - парламентские или нет. Никакого отношения к событиям на Манежной не имеет ни одна из них, и ни у одной из них нет даже теоретической возможности занять какую-то позицию, осуждающую или оправдывающую.

Сергей Александров, 38 лет, москвич, инженер

- Александр Гельевич, из сообщений СМИ я узнал, что в 90-е годы Вы стали ведущим идеологом российской «новой правой» и теоретиком традиционализма? Но с того периода прошло ровно 20 лет. Какой идеологии Вы как лидер Международного евразийского движения придерживаетесь сегодня?

Александр Дугин: Мое идейное становление происходило в 80-х годах при знакомстве с традиционалистами «третьего пути», такими, как Джемаль и Головин. Поэтому мое становление как личности, как интеллектуала, как мыслителя, как метафизика, как политика, как идеолога было именно традиционалистским. Отрицание парадигмы современности и поиск альтернатив в отношении этой парадигмы современности, основанный на личном экзистенциальном драматическом отторжении того мира, в котором я проснулся в конце 70-х, было смыслом моего пути. Мне было 17-18 лет, и я увидел мир абсолютно пустой и отвратительный. Эта пустота должна была быть чем-то заполнена. Альтернативы, которые мне предлагались — интеллигенция с Окуджавой, полудиссиденты, читающие Солженицына, вялые конформистские православные — эту пустоту никак не заполняли, казались мне бесплотными немощными тенями на фоне гигантского разлагающегося советского свиного трупа. Единственное, что эту гигантскую внутреннюю пустоту, которая у меня была, смогло заполнить, — это полное отторжение всего современного в рамках ультрареволюционного традиционалистского нонконформного интеллектуализма Генона и Эволы. Это была идеология, которая отрицала современный мир, Новое время, эпоху Просвещения и её последствия в целом. И, в частности, как одно из проявлений, коммунизм, советизм. Вместо этого предлагался радикальный возврат к Традиции, к безоговорочному признанию несравнимого превосходства традиционного общества – с его культами, с его пропорциями, с его кастами и обрядами, с его метафизикой и с его инициацией. Объектом отторжения был именно весь современный мир, как парадигма. Коммунизм, марксизм и советизм мы, вслед за Геноном и Эволой, рассматривали как одно из проявлений этой парадигмы современности, и отбрасывали собственно по этой причине – как противоположность Традиции и ее законам. Антисоветизм логически вытекал из антисовременной установки последовательного традиционализма. Вот как я сформировался. В 1981-82 году я уже был законченным философом со своей собственной интеллектуальной повесткой дня, со своей метафизикой и идеологией. Я быстро и легко вытравил из себя школу, родителей, друзей, окружающий мир. И заполнил бытие традиционализмом и стилем «третьего пути». Я осознал себя повстанцем Традиции в пустыни современности, человеком метафизического подполья, готовящим апокалиптический реванш – безнадежный и, одновременно, неизбежный. Больше я не взрослел. Я поставил абсолютно неудовлетворительную оценку окружающему меня современному миру, и поставил высший балл Традиции, как полной антитезе этому миру.

Что касается «новых правых», то я был знаком с ними как с современным воплощением определенной версии традиционализма с начала 80-х. Ален де Бенуа, когда я с ним познакомился, откровенно сказал, что он шел по тому же самому пути, что и я, прилагая эволаистские принципы к политике и метаполитике. В конце 80-х годов, когда я первый раз выехал заграницу, приехал в Париж, я лично познакомился с де Бенуа, другими «новыми правыми, с традиционалистами, и все стало на свои места. Вернувшись в Россию — это был конец перестройки, — я стал своими идеями делиться с публикой, выступать на конференциях и семинарах, публиковаться в прессе. Более всего, что мне соответствовало на этом этапе, это были «новые правые». Я не отказываюсь от этого термина, и более того, де Бенуа на меня реально повлиял. Традиционализм я и так знал, но меня очень заинтересовала русофильская и левая линия самого де Бенуа, поскольку европейские «новые правые», которые следовали за Бенуа, к этому времени пересмотрели свой антикоммунизм и антисоветизм. И удивительная фраза де Бенуа о том, что «лучше носить кокарду с красной звездой, чем американское кепи», поставила чёткий водораздел между старыми правыми и новыми в Европе. До сих пор этой фразы не могут простить де Бенуа старые правые. А с другой стороны это очень сблизило меня с ним. Кроме русофильской интенции был важен антиамериканизм, который был для меня отчасти новым.

До этого я был, на самом деле, антикоммунистом. В Европе, которая на меня произвела чудовищное впечатление, я увидел источник американской заразы и несколько изменил своё отношение к акцентам современного мира. Стало понятно, что социализм – это далеко не самое худшее проявление современного мира. А когда произошло фундаментальное событие мировой истории, 1991 год, тогда вообще всё изменилось. Тогда в ещё большей степени произошёл пересмотр того, что является сущностью современного коммунизма и либерализма. У меня произошёл переворот, я увидел, что сутью ненавистной современности является именно либерализм, Запад, США, либеральная демократия, а отнюдь не коммунизм. Коммунизм открыл своё значение как девиация от магистрального пути развития линии Просвещения, как скрытый, еретический и половинчатый, но всё же консерватизм. После путча 1991 года я могу полностью причислить себя и к «новым правым» в классическом восприятии, и даже пошёл левее их — в национал-большевизм.

Впервые национал-большевизм мы обсуждали с Робертом Стойкерсом в 1988 году в одном парижском кафе, где он сказал: «О, национал-большевизм, это великолепно!» А для меня тогда это было ругательством. Для меня это были совдеповские сотрудники «Нашего современника», тупые конформистские комсомольцы, которые — как я думал — настолько глупы, что не способны осознать несопоставимость русской консервативной православной традиционной мысли с марксистским коммунизмом. И лишь постфактум я понял, что национал-большевизм может быть позитивным, авангардным, а не арьергардной позицией наших дурачков, боящихся назвать всё своими именами. В 1991 году в моём мировоззрении произошли серьёзные изменения. Начался некий период ревизии традиционализма, применительно к переоценке советского коммунистического периода. Смысл этой интеллектуальной работы отражён в книгах «Консервативная Революция», «Тамплиеры Пролетариата» и двухтомнике «Русская Вещь».

Что же касается евразийства, то я поверхностно познакомился с ним в середине 80-х. Как с частью консервативного антисоветского движения. Меня очень заинтересовало в них нечто эволаистское. Описание кризиса современности, отрицание западной парадигмы модерна, ультра-консерватизм. Но на меня они совершенно не повлияли, хотя и показались наиболее близкими и созвучными в русской философии. Мне нравился Леонтьев, Достоевский, а позже евразийцы… Это всё не так радикально, как бы хотелось, но ярко и сильно. Евразийцы оказались теми, к кому можно было апеллировать в отечественной истории, для того чтобы выразить по-русски геноновский традиционалистский и консервативно-революционный «третьепутистский» дискурс. В отечественной истории политической мысли – это самое подходящее. Более всего традиционалистское мировоззрение соответствует евразийству. Но нео-евразийство, которое я разработал, это не просто развитие евразийства классического, это синтез изначальных евразийских идей, точнее интуиций, с европейским традиционализмом, геополитикой и консервативной революцией в духе «новых правых». Уже позднее я нашел у Николая Алексеева ссылки на Генона. Но это скорее казус. Хотя и показательный.

В 2001 года я был избран председателем Политсовета общероссийского общественно-политического движения «Евразия». В администрации Президента России некоторые люди, с которыми мы поддерживали отношения, говорили, что мы, евразийцы, им нужны именно как партия, что нам помогут. Я отвечал, «давайте остановимся на движении», давайте создавать идейную среду. Они говорят, лучше партию. Аргументируя, что есть какой-то отщепенец, Ниязов, организовавший свою «евразийскую партию». Вы хорошие, а они плохие, мы вам поможем. И, честно говоря, я поверил. А получилось так, что они и Ниязова сами создали, и нашему движению обещая помочь трансформироваться в партию, ничего не сделали толком. Мы проделали лишнюю пустую работу. Ясно было, что к 2003 году к выборам никакого электората с нашими фундаментальными и пока довольно элитарными идеями, при такой оживленной конкуренции, при полностью управляемой демократии, просто быть не может. Средств на большую кампанию не было. И потом стало понятно, что люди, которые работали с нами в Администрации, просто занимались обычным обманом. Они так много партий создали. Я так и не понял до конца, для чего это было нужно. Но стало ясно одно, что в такой партии нет никакого смысла. В конце концов, и Ниязов свою партию закрыл, и партия «Евразия» закрылась. И надо сказать, что за все эти годы как было евразийство связано со мной, так оно и остается. Евразийство жило всегда как движение. Таким оно было и до партии, и во время партии и после партии. Это одно и то же движение. «Евразийское Движение». И больше ничего менять не будем. Кто бы нам что ни обещал.

Нынешнее состояние евразийства на мой взгляд оптимально. Мы имеем в современном российском обществе почти монополию на идеологию. Остальные движения, группы и силы исповедуют либо фрагментарные, лоскутные мировоззрения, либо нечто устарелое и неприменимое, либо вообще бредят. Партии же вообще стали придатком к административному аппарату и никакой интеллектуальной жизни в них нет. Евразийство же, напротив, занимает новые и новые рубежи. Мы вне конкуренции. У нас есть и VIP-сектор в лице Высшего Совета Международного «Евразийского Движения». Есть интеллектуальный сегмент в лице целой сети Евразийских Институтов, Центров Евразийских Исследований, структур Нового Университета. Сам я почетный профессор Евразийского Национального Университета им. Льва Гумилева в Астане и преподаю курс «Пост-философии» на философском факультете в МГУ. Есть у нас «Евразийский союз молодёжи» (ЕСМ), молодежный авангард евразийства с радикализмом, и подчас зашкаливающей неполиткорректностью. Бурно развивающийся и свежий проект. Многие опыты традиционалистов, моих идейных предшественников и учителей, да и мои опыты, оканчивались пародией и гротеском. Даже не трагедией и поражением, это еще можно было бы понять, есть в трагедии героизм и высокая ценность, но именно карикатурой. Задача в том, чтобы вместо этого евразийство стало полноценной сущностью, со своей судьбой и своим предназначением. И тогда мы увидим нечто невероятное, небывалое, фантастическое. Обязательно увидим. И мало не покажется никому.

Нина Петровна, 54 года, г. Орехово-Зуево, социолог

- Александр Гельевич, события в Тунисе и Египте наводят на мысль о том, что происходящее там – это попытка Запада реализовать в арабском мире «бархатные революции» по киргизскому сценарию. Согласны ли Вы с этим утверждением? Считаете ли Вы уместной параллель между Египтом и Россией в плане возможных сценариев развития?

Александр Дугин: События в Тунисе дали толчок потрясениям во всем арабском мире. Процессы, которые начались в Тунисе и Алжире, потом перекинулись в Иорданию и Йемен. Анализ этой ситуации не является простым, одномерным. Перечисленные арабские государства – постколониальные, т.е. без реальной истории. Они были созданы по мере деколонизации этих территорий, распада Османской империи, освобождения от европейского колониализма (Алжир, Тунис, Марокко). В этом отношении речь идет об искусственных государствах, постколониальных, которые скреплялись современными идеологиями. Это одно и то же общество, один и тот же народ – арабы. Где-то лет 20 назад эти страны были жестко ориентированы на США, это были сатрапы Запада. Мы знаем, например, в Алжире, когда к власти стали приходить фундаменталисты, США установили прямую военную диктатуру. Таким образом, речь идет о диктаторских, прозападных, проамериканских режимах, которые сейчас трещат по швам.

Мы знаем, что несколько лет назад Кондолиза Райс озвучила проект «Великого Ближнего Востока» в Анкаре. Он предлагал демонтаж проамериканских диктаторов и приведение к власти столь же проамериканских демократических сил. Проект Великого Ближнего Востока, по сути дела, – это проект углубления демократии, как говорила Кондолиза Райс. Т.е. национально суверенные, подчиненные Америке диктаторы не достаточны для реализации американских интересов, и пора переходить к следующему этапу космополитизма, глобального общества, развития идеологии прав человека, подготавливая объединение всей планеты. А вот эти уже архаичные, хотя и проамериканские, марионеточные диктаторские режимы, стали преградой на пути. Сам Садам Хусейн не сильно отличался. Он был более ориентирован на исламский социализм, но по своим геополитическим позициям также поддерживал ориентацию именно на США. И в иракско-иранской войне весь запад был на стороне Ирака, а не Ирана. Поэтому эти марионетки, отслужившие Западу свое, были запланированы к ликвидации. И сейчас она началась. Совершенно очевидно, что речь идет о реализации американского проекта цветных революций в арабском мире, с надеждой и целью привести к власти демократические режимы в духе Ющенко или Саакашвили, ориентированные уже на Запад полностью.

Хотя эти режимы довольно быстро превращаются сами в диктатуру, которую американцам снова приходится свергать. Т.е. нас ждут циклы таких цветных революций. Вот какова подоплека. При этом проамериканские диктаторы, основанные на коррупции, абсолютно равнодушные к нуждам населения, с провальной социальной политикой, с неспособностью проводить реальные необходимые странам и обществам реформы, по-настоящему надоели всем арабам. Т.е. дело в том, что американцы не просто создают искусственно протестные настроения – они используют, точнее дают импульс, открывают возможность, клапаны. Речь идет о двойственном, а то и тройственном явлении. Американцы дают старт этим цветным революциям, но осуществляются они взбешенным населением, которое действительно держали в узде только репрессивной системой марионеточных диктатур.

Американцы надеются, что Египте, в Тунисе и Ливии придут к власти демократические структуры, ориентированные на демократическое общество, права человека, гражданские свободы, модернизацию и т.д. А вот это у меня вызывает сомнение, потому что я знаю структуру этих обществ. Скорее всего, этими процессами воспользуются совершенно другие силы. Реальной оппозицией в этих странах являются отнюдь не демократические сторонники прав человека, которых подавляющее меньшинство, а давно отлаженные структуры исламского фундаментализма. Пока мы не видим их на картинках – участники цветных революций в большинстве своем, особенно в Тунисе, выглядели почти как европеизированная толпа – в джинсах, с плейерами, не сильно отличающаяся уже от современных европейских народов. Но за кадром остались очень серьезные силы, которые не преминут воспользоваться всей ситуацией. Это отлаженные жесткие вооруженные и сплоченные идеологически исламские фундаменталисты. И сковырнув эти проамериканские диктаторские режимы, именно эти фундаменталисты скорее всего – не то что придут к власти – пока об этом рано говорить, но заявят о себе как об очень мощной силе. Т.е. американцы рискуют, дав «зеленый свет» опрокидыванию собственных сатрапов, получить совершенно неожиданный результат. Посмотрим, получится это или нет.

Что касается России, то мне кажется, что здесь избежать аналогии просто нельзя, так как параллели абсолютно очевидные. В России существует прозападный, проамериканский, либерально-демократический коррупционный режим, который с Медведевым не ослаб, а наоборот усилился, стал еще более антинародным и коррупционным. И, если при Путине, особенно в ранний период его правления, были действительно надежды на укрепление суверенитета, развитие самостоятельной России как полюса многополярного мира, о чем Путин сам вначале говорил и строил на этом свою политику, то постепенно, к концу правления президента Путина стало понятно, что все эти процессы зашли в тупик, что его режим превращается в коррупционный, прозападный, либеральный и не представляющий альтернативу американскому мировому порядку. За четыре года президентства Медведева стало очевидно, что цель - превратить Россию в колониальный придаток Запада Он подписал СНВ-3, отказавшись от помощи Ирану. Так что Россия при президенте Медведеве очень напоминает постколониальное государство. Частично независимое, частично оглядывающееся на своего хозяина. Причем удивительно – но нас ведь никто не завоевал. Даже проигрыш в холодной войне – это было больше предательство и апатия, нас взяли на испуг, а не по-настоящему принудили

Григорий Щербаков, офицер армии. г Красноярск

- Как Вы оцениваете недавнюю рокировку в тандеме и решение Владимира Путина самому вернуться в Кремль, а Медведева назначить премьер-министром России?

Александр Дугин: Ожидаемое возвращение Владимира Путина в Кремль я расцениваю как колоссальную победу, которая исключила возможность отката страны к ситуации 90-х. Второй срок Медведева был бы политическим фиаско и для него, и для страны. Окружение Дмитрия Медведева превратило бы второй срок в еще одну либеральную революцию в России. Вовремя уйти – это большое искусство. Второй медведевский срок мог обернуться большим злом и распадом России. Можно сколько угодно иронизировать на предмет инертности россиян, но я не исключаю, что кое-кто мог бы взяться и за оружие, объяви Медведев, что намерен баллотироваться на второй срок. Вместе с тем Путину придется столкнуться с новыми вызовами – второй волной кризиса, да и западные либералы настроены против него. Путин исчерпал свой инерциальный запас, от него ждут новых идей. Все либеральные прозападные силы, которые жаждут реванша, которым очень уютно в России, когда у власти режим вроде горбачевско-ельцинского, делали ставку на второй срок Медведева. Они сгруппировались вокруг Медведева, хотели оказывать на него влияние. После Ельцина ультралибералы жаждали реванша. Действующий президент, огласив свое решение не баллотироваться, продемонстрировал свою независимость от либеральных кругов и свою готовность поддержать стратегию Путина. Либералы сегодня буквально воют от горя, как будто им оторвали самую свободолюбивую часть тела. А вот лично для меня после такого поступка Медведев стал гораздо симпатичнее, хотя, впрочем, тут дело не в каких-то персональных антипатиях – дело в его окружении – это сильно смущало. Согласитесь, если у тебя в советниках Юргенс и Гонтмахер, это вызывает некоторый скепсис. Однако два примера из новейшей русской истории – август 2008, война с Грузией и вот эта речь на съезде «Единой России» - продемонстрировали, что Медведев способен на решительные поступки. Вот сегодня лично у меня к Дмитрию Медведеву претензий нет, а то, что произошло, повторюсь, - это победа.

Несмотря на то, что я чрезвычайно рад происходящему, элемент осторожности все же исключать нельзя. Что меня немного смущает: первое, для чего Путину была нужна эта пауза в четыре года? Это явная потеря драгоценного для страны времени. Возможно, правда, таким маневром он ввел в заблуждение и Запад, и доморощенных либералов. Есть еще момент, омрачающий эйфорию от путинского возвращения, – управлять страной ему предстоит в условиях сильно изменившейся геополитической конъюнктуры. Вторая волна финансового кризиса будет, западные либералы, скорее всего, ополчатся не на шутку. Ведь возвращение Путина – это фактически их поражение, желание отыграться у них будет очень сильным. Значит, возрастают риски, например, вспышек сепаратизма на Северном Кавказе, да и мало ли где, амбиции региональных баронов можно подогреть где угодно. Так что вряд ли предстоящие двенадцать путинских лет будут благостными и безоблачными. Вот поэтому и возникает вопрос: а способен ли Путин задействовать весь потенциал нации, привлечь тех, для кого Россия – это все! Ограничиться политтехнологическими трюками, как это было до сих пор, уже не удастся. Путин уже исчерпал свой инерциальный запас, от него ждут совершенно новых идей. Ему необходимо искать новые источники легитимации, новых людей. Те люди, которые сегодня окружают Путина, надоели всему обществу. Парадокс: свита Путина подорвала надежды либералов, но сумела надоесть и патриотам. Они долгое время питались харизмой своего лидера, но сегодня уже понятно, кто есть кто.

Людмила Степанова, преподаватель ВУЗа, Москва - Как Вы оцениваете роль Владислава Суркова в политике правящего тандема. Можно ли его назвать кукловодом?

Александр Дугин: На мой взгляд, Сурков – это идеальный технолог, потрясающий кукловод, Макиавелли своего времени. Но он технолог! А вот идеологию творят люди другого типа! Сурков, являясь гарантом технологической эффективности Владимира Путина, с другой стороны является препятствием для создания национальной идеологии, именно Сурков! Вместо идеологического концепта он всегда предлагает технологический проект, ну просто не может он по-другому! Я с уважением отношусь к Суркову, но поручать ему идеологические проекты - это как каменщика заставить гранить алмазы, а он должен отличные казармы строить, а не с бриллиантами возиться! Я бы сказал, что на самом деле тандем Путин-Медведев мифический. Вместо него в стране есть дуумвират – Путин и Сурков. Ключевыми политтехнологическими процессами ведает в стране Сурков, а Путин является главной политической фигурой. При этом Медведев является их единомышленником, другом и союзником. «Единая Россия» не является самостоятельным игроком. На последнем съезде было видно, что делегаты не знали, кого они будут поддерживать, что они будут делать. «Единая Россия» – это технологический инструмент, которым руководит Владислав Юрьевич Сурков, он и является настоящим лидером этой партии. Он очень грамотно ведет партию от победы к победе. В этом смысле дела очень хорошо обстоят. Если либералы бунт и революцию не поднимут в ближайшее время, если признаются в том, что их проект не прошел, то все будет нормально. Но мне кажется, что если Владимир Путин будет недооценивать значение идей, то рискует

Постоянный адрес новости: https://mediafax.ru/?act=show&newsid=9034
27 Октябрь 2011, 13:35

Версия для печати


Последние новости по этой теме: